Эрленд Лу, обращающийся к тематике «зала ожидания смерти» - если не закономерен, то вполне ожидаем. Ведь есть в этом что-то наивное – в уверенности, что механизм смерти можно запустить самостоятельно. В его «Мулее» за это взялась восемнадцатилетняя девушка Юлия, в одночасьепотерявшая всю семью в авиакатастрофе.
Однажды ты получаешь смс из девяти слов: «Мы падаем. Люблю тебя. Делай что тебе хочется. Папа», отправленную с борта самолета, и, начиная с этого момента, жизнь не то чтобы переворачивается – она застывает: «Я чувствовала себя так, будто я сижу в большом туннеле и лишь с трудом могу различить силуэты гостей и людей в тысяче метров от меня. Это был «день в позе эмбриона». У меня было множество таких дней сразу после смерти мамы, папы и Тома». В отличие от Джализы-Розы из «Страны приливов», Юлия уже довольно большая, чтобы осознать «весь масштаб» свалившегося на нее сиротства, впрочем, если бы это было не так, ей тут же помогли бы это сделать многочисленные сочувствующие: подруга и психотерапевт в один голос твердят, что ей поможет общение с животными, родственники наперебой предлагают «бедной сиротке» пожить у них, и только «гастробайтер» Кшиштоф, кроткий и невозмутимый, как библейский Иосиф, тихо-мирно выкладывает плиткой бассейн, выражая ненавязчивое сочувствие. Обо всем этом мы узнаем из дневника девушки, который она начинает вести, устав, видимо, говорить с зеркалом.
«Сиротка» Юлия – это вам не Хаврошечка: во-первых, ей уже есть 18, то есть, она вполне себе совершеннолетняя, во-вторых, она быстро понимает, что ее положение дает ей и определенные преимущества. Папы-резонера, направлявшего жизнь ее и брата категоричными наставлениями вроде «мы, живущие здесь, на горе, не пишем», нет, нет и мамы, для которой всегда главными были семейные ценности и дом, а значит, можно делать все, что душе угодно. Однако «пускаться во все тяжкие», как в «Празднике непослушания», Юлия не собирается: она считает себя уже мертвой, а мертвецу мирские радости, вроде жизни в доме в престижном районе Осло, катания на лошадях и рождественского ужина, не доставляют никакого удовольствия, впрочем, соблюдение каких-то там обязанностей и правил приличия - тоже, что называется, по барабану. Поэтому занятия в гимназии девушка прогуливает, благожелателей шлет куда подальше (в том числе, собирает свои многочисленные рождественские подарки и, не разворачивая, отвозит их в Народный дом). Юлия хочет одного – умереть. Для чего и покупает в магазине для альпинистов двадцать метров веревки - зеленой, как мамино любимое платье - дабы пафосно повеситься во время школьного рождественского спектакля.
Попытка не увенчивается успехом: веревка оказывается чересчур эластичной, Юлия просто падает и ударяется головой о «реквизитную» наковальню, посему оказывается в больнице, где пробует выпрыгнуть из окна, но окно оказывается не седьмого, а второго этажа, а под ним – большой сугроб, так что – снова мимо. В результате, испуганные врачи предлагают Юле «полечить голову», а восторженные журналисты предлагают ей пост… главного редактора журнала «Самоубийца», который освободился совсем недавно по причине (какой сюрприз) смерти редактора. Идея с журналом льстит самолюбию Юлии, но перспектива остаться в больничке, а тем более - вернуться к «нормальной» жизни, под присмотром психотерапевта и прочих доброхотов, в гимназию, где она всегда будет «чокнутой, которая попыталась повеситься в физкультурном зале на глазах у наших родителей», ее совсем не радует. И девушка, оставив дом на трудолюбивого Кшиштофа, откровенно сбегает из дома с родительской кредиткой (родители – добропорядочные норвежцы! – накопили кругленькую сумму на банковском счете) иотправляется путешествовать по миру, надеясь, что или она найдет смерть, или смерть ее найдет.
В своем роде, «Мулей» - это произведение с классическим авантюрным сюжетом. Вот только цели его героиня преследует крайне странные: ее путешествие – это затянувшаяся попытка самоубийства. При этом Юлии НЕ ВСЕ РАВНО, как умереть: выбирая место и время, она предпочитает заразиться куриным гриппом в Молдавии или подставить голову под пулю в Конго: «Мой дневник напечатают и будут читать по всей Европе, рассуждая о самоубийствах молодых. Меня поражает, что часть моего «я» мечтает умереть с шумом и помпой». Иными словами, смерть оказывается для нее бесполезной, если в нее не вложено какое-то послание, как записка в бутылку. Смерть – это письмо, а потому должна быть должным образом «прочитана», и вопрос «для чего/кого умереть» становится все ближе к вопросу «для чего/кого писать».
Тут следует отметить маниакальное желание Юлиив принципе наделить смыслом все, что ее окружает: потеряв трех самых близких людей, она беспомощно ощущает, как вслед за этим теряют смысл многие привычные вещи, вроде Рождества или «семейного» слова «мулей» - подпитываемые лишь памятью, они мертвеют, как фотографии, когда момент, когда сделан снимок, отдалился на порядочный промежуток времени, а люди, которые на ней изображены, каким-либо образом выбывают из твоей жизни: «Я больше не могу пользоваться словом «мулей», потому что тех, с кем мы так говорили, нет». Так что попытка покончить с собой - это еще и попытка уничтожить себя как сосуд памяти. В течение книги память многократно материализуется и развоплощается: память о маме превращается в зеленую веревку, разговоры с отцом воплощаются в дневнике, память о свидании с Ан Хьюн-Су становится ребенком, которого носит в себе Юлия. Кроме того, Юлия-таки превращает смерть в текст, написав рассказ про Солнышко и сатану. Понятие «дома» также трансформируется, и, в конце концов, сводится для космополитки Юлии к паззлу с кошмарными белками (ранее предназначавшемся для того, чтобы воплощать персональный ад, однако, в финале ставшим символом пошагового обновления) и двум верным существам - Кшиштофу и Финч Хаттону, лабрадору (которые раньше тоже означали что-то другое).
Положа руку на сердце, не могу сказать, что «Мулей» как история уникален в своем роде:потенциальный самоубийца, как человек, который не хочет жить, но не может и умереть - столь же «модный» «полусуществующий» персонаж, как сумасшедший или наркоман (вспомнить хотя бы «Уцелевшего» Паланика или, на худой конец, «Вероника решает умереть» Коэльо). Я уже не говорю о том, что дневник – форма не ахти какая оригинальная, да и описанием душевных метаний подростка и его одиночества не занялся разве только ленивый: тема многократно окучена, и найти тут что-то новое – это надо очень постараться. Однако сюжет «ребенок и смерть» не может быть не востребован: девушка, прямо глядящая в глаза смерти, разговаривающая с ней – это всегда вопрос, обращенный к внутреннему ребенку каждого читателя. А «фирменная» для Лу простота изложения глубоких философских проблем подкупает и заставляет проглотить книгу целиком.
Да, испорчу вам все и скажу, что вэтой истории будет хэппи-энд. Правда, лично мне он кажется слабоватым финалом для такой истории, и очень напоминает концовку андерсоновской «Девочки со спичками»: слишком там все хорошо, пушисто и здорово (впрочем, финал «Заводного апельсина» в фильме Кубрика мне тоже кажется более логичным, чем собственно в книге Берджеса). Но аффтару, в любом случае, виднее: прочитаете и поймете, соглашаться со мной или нет.